Одноколка несла седока прямо к цели. Мужчина блаженно улыбался. Не важно, с чего это Аде вздумалось пригласить его после стольких лет и даже чью Двадцатку здесь отмечают. Главное – занести пленительную дикарку в коллекцию своих побед до возвращения к настоящей жизни: к веселым гулянкам, долгим визитам и случайным интрижкам с более светскими дамами.
Войникс легко трусил вперед, под ногами шуршал гравий и ненавязчиво гудели старые гироскопы повозки. В долину тихо заползали вечерние тени, однако узкая дорожка вывела на гребень холма, и гость успел разглядеть половинку заходящего солнца до того, как опять съехал в полумрак, на просторные поля, засеянные каким-то невысоким злаком. Заботливые сервиторы порхали над колосьями, почему-то напоминая Даэману летающие мячики для крокета.
Одноколка свернула влево, к югу, пересекла безымянную речушку по бревенчатому мосту, запрыгала по крутому каменистому склону и наконец очутилась в древнем лесу. Гостю смутно припомнилась охота за бабочками в этих самых местах. Вечером того дня, когда он увидел обнаженную Аду, двадцатисемилетний мужчина поймал у водопада редчайший вид «мертвой головы», и восторг удачливого коллекционера смешался с пьянящими мыслями о сливочной коже и смоляных волосах красавицы. Даэман до сих пор не мог забыть бледного лица, что посмотрело на него из зеркала после омовения. Холодный взор, в котором не было ни гнева, ни польщенной радости, ни скромности, ни бесстыдства, безучастный и немного циничный, пригвоздил дрожащего от похоти обожателя, словно плененного мотылька. Точно так же сам собиратель разглядывал свои новые приобретения.
А повозка все приближалась к Ардис-холлу. В густой тени древних вязов, рябин и дубов горели желтые фонари, где-то впереди мигали разноцветные гирлянды, возможно, обозначая другие тропинки. Но вот деревья расступились, и в сумерках взгляду гостя открылся широкий вид на Ардис-холл. На вершине пригорка белел особняк, от него по склонам вились во все стороны светлые, усыпанные гравием дорожки, и на целую квадратную милю вниз расстилалась мягкая лужайка; вдалеке поблескивали волны реки, ловя догорающие огни заката. За цепочкой холмов на юго-западе темнели другие, поросшие черным, непроглядным лесом, а за ними – третьи, и так далее, пока угольные хребты не сливались с агатовыми тучами на горизонте.
Даэман поежился. Он и позабыл: где-то в окрестностях водятся динозавры. В душе тяжелой мутью всколыхнулись прежние страхи. Правда, Виржиния, Ванесса и прочие хором уверяли, что стада опасных чудищ бродят за пятьсот миль от Ардис-холла. (Все, кроме пятнадцатилетней Ады: та попросту буравила гостя изучающим, чуть насмешливым взглядом, как потом выяснилось, вполне обычным для этой странной девушки.) Но и тогда мужчину могли выманить наружу только пестрые, редкие бабочки. Сейчас и они бы не помогли. Благодарим покорно. Конечно, если рядом сервиторы и войниксы, бояться в принципе нечего… И все же откровенно не хотелось угодить в зубастую пасть доисторической твари, чтобы затем, лежа в лазарете, вспоминать о подобном унижении.
Исполинский вяз у подножия холма украшали десятки лампочек. Яркие факелы полыхали вдоль окружной подъездной аллеи, тянулись по краям дорожек, ведущих из дома во двор. Войниксы-охранники недвижно стояли у живых изгородей вплоть до самого леса. Под старым вязом был накрыт длинный стол, на праздничной посуде трепетали отблески факельных огней, плясавших на теплом вечернем ветру. Некоторые из гостей уже начинали сходиться к ужину. Даэман с удовольствием сноба отметил, что большинство мужчин по старинке облачены в грязновато-белые одеяния, бурнусы и «торжественные» костюмы землистого цвета: в более значимых кругах, к которым он причислял и себя, такая мода устарела аж несколько месяцев назад.
Одноколка мягко подкатила к парадному входу Ардис-холла и остановилась в луче желтого света, льющегося из дверей. Войникс распрягся и опустил дышла наземь, да так бережно, что седок не ощутил ни малейшего толчка. Легкий сервитор подлетел забрать багаж. Даэман радостно ступил на твердую почву: честно говоря, у него до сих пор кружилась голова после потерянного – или обретенного? – при факсе дня.
Распахнув двери настежь, Ада бросилась по лестнице навстречу новому гостю. Мужчина застыл на месте, растерянно улыбаясь. Девушка оказалась не просто красивее, чем он помнил. Она была прекраснее, чем он мог себе вообразить.
Греческие предводители сошлись у ставки царя; вокруг полно заинтересованных зрителей, и Агамемнон с Ахиллесом уже затевают грызню.
Нужно сказать, что сейчас я принял вид Биаса – не пилосского военачальника из дружин Нестора, а того, который служит Менесфею. Бедный афинянин жестоко страдает от тифа и редко покидает свою ставку, расположенную дальше на побережье. (Но он еще оправится, чтобы сражаться в песни тринадцатой.) Копьеборцы и праздные наблюдатели почтительно расступаются, пропуская полководца в середину. Однако, по счастью, никто не ожидает, что он примет участие в предстоящих дебатах.
Я уже пропустил большую часть разыгрывающейся здесь драмы – ту, где «безупречный гадатель» Калхас объявляет ахейцам истинную причину ярости Аполлона. Один из военачальников шепчет мне на ухо, что прежде чем заговорить, Фесторид потребовал неприкосновенности – на случай, если народу или владыкам его речь покажется неугодной. Ахиллес обещал защиту, и тогда Калхас возвестил то, о чем все и так подозревали. На днях верный жрец Аполлона Хрис умолял царя возвратить захваченную в плен милую дочь; отказ Агамемнона прогневил «дальноразящего», и вот результат.