Илион - Страница 133

133

Варварство.

Потом девицы ушли, все так же глупо хихикая, и в ставке воцарилась тишина. Лишь охранники приглушенно переговаривались у входа да потрескивало пламя в факелах. И еще этот жуткий храп из-за тонкой занавески. Я вроде не слышал, чтобы Менетид покидал покои, следовательно, или у него, или у многосветлого Пелида серьезные проблемы с небной занавеской.

А я лежу в полумраке, размышляя, как быть дальше. Хотя нет, сперва меняю тело старика – плевать на последствия! – на свое, родное, и тогда уже принимаюсь размышлять.

Ладонь осторожно сжимает квит-медальон. Можно бы снова улететь к Елене – мне достоверно известно, что Парис бодрствует за мили от городской стены, нетерпеливо дожидаясь вместе с Гектором рассветной резни и пожарищ. Пожалуй, красавица будет рада меня видеть. Впрочем, вдруг ее больше не забавляет необычный ночной гость по имени Хокенберри, – как странно, что кому-то еще, кроме схолиастов и Музы, известно мое имя! – Елена вызовет стражу, и дело с концом. Хотя и я ведь всегда могу квитироваться…

Интересно, куда?

Ну… А если забыть безумные грезы, явиться на Олимп с повинной, покаяться перед хозяйкой, перед Афродитой (когда ее выудят из бака), кинуться в ноги Зевсу?

Очень смешно, Хокенбеби. Так они тебя и простили. Вора, который похитил Шлем Аида, квит-медальон, все снаряжение схолиаста и нагло использовал дары бессмертных в личных целях; беглого слугу Музы, а главное – того, кто угнал летучую колесницу и покушался на жизнь богини?! В лучшем случае смерть наступит мгновенно, и меня не вывернут, скажем, наизнанку, или не зашвырнут в кромешную бездну Тартара, где жалкого преступника заживо сожрет свирепый Крон со товарищи.

Нет уж, дорогой, что посеял, то и расхлебывай. Или как там правильно? Сказано – сделано. Любишь славу – люби и кишки выпускать. Лучше жить стоя, чем умереть на коленях… Пока я подыскиваю приличную случаю поговорку, свыше нисходит озарение. Грубое, совсем не литературное, но зато в точку.

Или ты сейчас же что-нибудь придумаешь, или утонешь в дерьме.

* * *

Потолковать по душам с Одиссеем?

Вот он, истинный ответ. Лаэртид – человек здравомыслящий, культурный и к тому же мудрый стратег. Мне ничего не стоит убедить его, что война с троянцами – недостойное занятие. Зато мятеж против чересчур-каких-то-человекоподобных Олимпийцев… Знаете, а ведь я всегда с большим удовольствием преподавал «Одиссею». Чувствительность Фицджеральда в переводе этой поэмы гораздо ближе простым людям, чем ярая воинственность Мандельбаума, Латтимора и даже Поупа в лучших местах «Илиады». Я просто сглупил, полагая найти поворотную точку здесь, под сенью Ахиллова шатра. Пелид – не тот парень, к которому стоило бы взывать этой ночью. Одиссей, сын Лаэрта, – вот кто, несомненно, оценит мои неотразимые доводы и логику мирного сосуществования.

Решено. Я поднимаюсь с ложа и протягиваю руку к медальону, собираясь на поиски героя… От последнего шага схолиаста Хокенберри удерживает одна мелочь. Я знаю, что сейчас происходит. Не здесь, за мили отсюда.

Атридам тоже не спится. Около часа назад старший из царственных братьев пригласил к себе Нестора, посоветоваться насчет того, как отвратить от огромного воинства неминуемую беду. Старец предложил устроить военный совет. В ставку тут же вызвали Диомеда, Одиссея, Малого Аякса и еще несколько предводителей. Как только все собрались, пилосец надоумил послать самых отважных на разведку, дабы разузнать намерения божественного Гектора. Возможно, Приамид насытился кровью и славой и вернулся обратно в город, отложив кровопролитие хотя бы на полдня?

Затея понравилась; соглядатаями выбрали Диомеда и Лаэртида. Правда, героев спешно подняли прямо с постелей, так что они явились без доспехов и оружия. Но ради такого дела с храбрыми ахейцами поделились. Тидид, укутанный до пят в рыжую шкуру исполинского льва, получил крепкий шлем из бычьей кожи; Одиссею же достался знаменитый микенский шлем из вепря, утыканный снаружи белыми клыками. В общем, выглядеть они должны внушительно.

Квитироваться, что ли, на совет и посмотреть?

А зачем? Лазутчики скорее всего уже отправились на миссию. Это если Гомер не ошибся. Или не солгал, как в случае с Фениксом. И потом, у меня других забот по горло. Я ведь больше не схолиаст. Простой человек, который хочет уцелеть, а заодно покончить с войной… А лучше всего – повернуть ее в иное русло!

Тем не менее сегодня случится еще кое-что, и при этой мысли в моих жилах леденеет кровь. Как только друзья выберутся из стана, навстречу им попадется Долон – тот самый пехотинец, чье тело я позаимствовал пару дней назад, сопровождая Гектора к дому Елены и Париса. Богатый сын троянца Эвмена послан Приамидом шпионить за ахейцами. Непригожий, но резвый ногами Долон, облаченный в косматую волчью шкуру и хоревый шлем, опасливо пробирается по темному полю, усеянному свежими трупами, к переправе через ров. Зоркие глаза Лаэртида издали замечают лазутчика. Товарищи залегают в засаду среди мертвецов, подпускают Эвменида поближе, затем нападают врасплох и разоружают бедолагу.

Троянец молит о пощаде. Одиссей заверит его (если уже не заверил), что, дескать, «гибель от нашей руки – последнее, чего тебе стоит опасаться», а после аккуратно прощупает парня на предмет важной стратегической информации касательно размещения вражеских ратей и их союзников.

Долон выкладывает то, что ему известно: где разбиты лагеря беззаботно спящих этой ночью кариан, пеонов, лелегов, кавконов, где почивают славные пеласги, а также верные, бесстрастные ликийцы и мизы, гордые как индюки, выдает расположение ратей знаменитых фригийских конеборцев и меонских колесничников, – словом, рассказывает все. И снова, стуча зубами от ужаса, в слезах молит сохранить ему жизнь. Предлагает даже остаться в заложниках, пока герои не наведаются в неприятельский стан и не убедятся, правду ли от него услышали.

133