Илион - Страница 176

176

Молодой человек из новеньких робко поднял руку:

– Учитель, зачем нам нужно выяснять имена своих отцов? Прежде это было не важно.

Ада тихонько вздохнула. Сейчас гордый грек выбросит правую ладонь вперед и примется тыкать пальцем в воздух, подчеркивая главные мысли. Кстати, девушка впервые обратила внимание на то, что многие из последователей начинали походить на бородача не только манерой одеваться, но и бронзовым загаром и даже крепостью мышц. В самом начале Одиссей установил жесткое правило: любой, кто желает слушать его более двух раз, обязан не менее часа в день заниматься на полосе препятствий, устроенной учителем в лесу из веревок, огромных колод и грязных ям. Гости, конечно же, посмеялись над нелепой затеей, но потом как-то втянулись. Хозяйке оставалось лишь удивляться.

– Если не ведаешь, кто твой отец, – спокойно и громко отчеканил воин, так что голос его разнесся далеко по лужайке, – как ты познаешь самого себя? Вот я – Одиссей, сын Лаэрта. Отец мой – царь, и он же человек своей земли. В последний раз я видел его по колено в грязи, сажающим новое деревце взамен дуба-исполина, погубленного молнией и в конце концов срубленного рукой повелителя. Лишь постигнув, кем были мои предки, ради чего жили и за что умирали, я понимаю и собственную цену.

– Расскажите нам еще раз про арету, – раздался голос из задних рядов.

Хозяйка узнала спросившего. Петир, один из самых первых учеников, появившийся в те дни, когда гостей можно было пересчитать по пальцам. Этот зрелый мужчина вообще не покидал Ардис-холла, и за месяц борода его стала почти такой же густой, как у варвара. А казался таким умным, мысленно усмехнулась девушка.

– Арета? – повторил Одиссей. – Это просто. Арета – значит совершенство и стремление к безупречности буквально во всем. Значит – каждым своим поступком служить совершенству, уметь распознать его при встрече и непременно достигать в собственной жизни.

Приземистый новичок в десятом ряду, чем-то напомнивший Аде пухлого кузена, расхохотался:

– Как это – безупречности во всем? Что за вздор? Это невозможно. И кому придет охота добровольно надрываться? – Он огляделся по сторонам, ожидая поддержки.

Никто не смеялся. Ученики молча посмотрели на говорящего – и вновь повернулись к Одиссею. Сын Лаэрта сверкнул крепкой белозубой улыбкой.

– Я не сказал: достичь, друг мой. Но пытаться мы должны. Желать совершенства – вот единственно достойный человека путь.

– Да ведь у нас так много дел, – ехидно заметил спорщик. – Нельзя же упражняться во всех сразу. Надо уметь выбирать главное, разве не так? – Мужчина не сдержался и ущипнул свою соседку-подружку, чтобы хоть она выдавила из себя смешок.

– Верно, – ответил учитель. – Но помни, ты оскверняешь любое занятие, какое не посвятил арете. Ешь ли ты? Ешь так, будто последний раз в жизни. Готовь так, точно и нет на свете другой еды! Богам жертвуешь? Представь, что судьба всех близких зависит от твоей искренности, благоговения, самоотдачи. Любишь? Пусть любовь станет самой яркой и драгоценной звездой в созвездии твоих деяний, возложенных на алтарь ареты.

– Объясни нам слово агон, Одиссей, – сказала молоденькая женщина в третьем ряду, Пеаэн.

Вроде бы умная, трезво рассуждает, а глядите-ка, туда же, подивилась Ада.

– Хорошо. Агон – это сравнение вещей друг с другом, – негромко, но внятно проговорил сын Лаэрта. – Равноценны ли они, или одна больше другой. Вся вселенная принимает участие в динамике агона. Дерево, на котором я сижу, больше ли оно, чем, скажем, вон то, у кромки леса, на самом холме? – хитро прищурился он.

– Конечно, меньше, – откликнулся кряжистый мужчина, уже вступавший в разговор. – Оно ведь мертвое.

– И что, живые непременно главнее? – вопросил учитель. – Все вы видели битву, запечатленную на туринских пеленах. Разве нынешний уборщик навоза превосходит погибшего во славе Ахилла?

– Это совсем другое дело! – воскликнула одна из дам.

– Нет, – отрезал Одиссей. – Оба мужчины. Оба люди. Оба рано или поздно умрут. И не важно, если один до сих пор дышит, а другой переселился в царство теней. Сравнивать нужно. Мужей. Женщин. Потому и необходимо знать своих предков, свою историю.

– И все же, твое дерево мертво, учитель, – вмешался Петир.

На сей раз по склону прокатился хохот. Сын Лаэрта присоединился к общему веселью, а потом указал на воробья, севшего на несрубленную ветку:

– Да, но заметьте, с точки зрения агона, оно и сейчас превосходит по значимости ваше, живое. Например, для этой птицы. Для жучков-древоточцев, которые вгрызаются прямо сейчас в его кору. Для мышей-полевок и более крупных созданий, что вскоре поселятся внутри ствола.

– Так кто же главный судья агона? – спросил серьезный зрелый мужчина в пятом ряду. – Птицы, жуки или человек?

– Все, – отозвался учитель. – Каждый по очереди. Однако единственное, что имеет значение, – это ваш собственный суд.

– Звучит очень высокомерно, – подала голос ученица, в которой Ада признала подругу матери. – Кто избрал нас судьями? Кто дал нам право сравнивать?

– Сама вселенная, – отвечал Одиссей. – За пятьдесят миллиардов лет эволюции. Это она даровала вам глаза, чтобы смотреть. Руки, чтобы держать и взвешивать. Сердце, чтобы чувствовать. Разум для постижения законов суда. И воображение, чтобы осознавать выбор птиц, жуков и даже деревьев. Главное – пусть арета направляет вас при вынесении приговора. Поверьте, птицы и жуки, в чьем мире нет места созерцательным размышлениям, только так и поступают. Их не заботит, насколько это высокомерно – предпочитать ту или иную пищу, партнера… дом, наконец. – Тут говорящий указал на дыру в поваленном стволе, куда нырнул юркий воробей.

176